Однажды вопросы о том, где мы живём и какую роль играем в этом мире, в той экосистеме, которую населяем, неизбежно возникают у каждого из нас. Эти вопросы – из основополагающих, мировоззренческих, поскольку определяют ни много ни мало смысл жизни – или его отсутствие. И эти вопросы писатели, режиссёры, художники ставят перед собой и другими из десятилетия в десятилетие – и каждый раз по-своему пытаются на них ответить. В 2020 году, в разгар пандемии, свой ответ на них попытался дать режиссёр Дмитрий Фёдоров. Его фильм «Москвы не бывает» – мрачный, жуткий, депрессивно-апокалиптичный – никак не соответствует жанрам фантастической комедии, чёрной комедии или драмеди, к которым его обычно относят на киносайтах и платформах онлайн-кинотеатров. На мой взгляд, куда точнее будет определить его как антиутопию. Налицо все признаки – альтернативная реальность, в которой одна группа людей имеет тайную власть и контроль над другой, «подопытной», обезличивание членов общества, ощущение условности времени и места действия – и главный герой, который пытается вырваться из этой замкнутой системы. Этот главный герой, как всегда в антиутопиях, становится символом движения, динамики – в противовес статичности окружающей среды. Однако не сразу – сперва мы видим его частью системы, её микроэлементом.
Пространство действия фильма – условный провинциальный постсоветский город, в котором время будто бы застыло навсегда – нет никакого намёка не то, что на светлое будущее, а на маломальское изменение ситуации. Серый город, серые лица, типовые пятиэтажки – тоже, разумеется, серые. Картина мира, привычная для десятков тысяч россиян – и вовсе не в кино, а в реальности, что создаёт эффект узнавания и вовлечения. Пьянки, халтуры по заказу полубандитского начальства, неустроенность, сплошной суррогат – вместо семейных отношений, работы, нормального существования. И один из таких десятков тысяч простых россиян – Лёха. Можно сказать, «герой нашего времени» – у кого из нас нет подобного соседа?.. Молодой человек неопределённого рода занятий, вероятно, простой работяга, который не может найти себе постоянную работу, за что регулярно выслушивает упрёки от своей сожительницы, а за выбор такой «спутницы жизни», в свою очередь – от матери. Живущий то у одной, то у другой. Невнятнейшее создание. Ясно представляешь себе, как дни его жизни похожи один на другой, а единственная радость – чтение старого, затёртого номера журнала «Наука и жизнь». Статей про космос, конечно, ведь в детстве он мечтал стать космонавтом (внимание, временная привязка – Лёха явно родился в СССР, ведь уже в 1990-е желание стать космонавтом было у детей не модно – всё больше бизнесменами хотели). Только этот факт, эта странная привязанность к научно-популярному журналу, какой-то рудиментарный интерес к знаниям как-то изначально выделяет его среди окружения – хотя и не настолько явно, чтобы можно было рассчитывать на светлое будущее для него, не настолько заметно, чтобы можно было его среди других выделить. Но это – первый звоночек, который сигнализирует зрителю: обрати внимание, этот Лёха – не просто Лёха. И когда рядом с «объектом», а, проще говоря, квартирой, в которой Лёха с напарником должны поставить окно, появляется компания фриковатых чудаков, не так и удивительно, что именно он соглашается помочь вызволить «великую культурную ценность» – рукописи умершего поэта Колмогурова. В этот момент и случается первый поворот сюжета, поскольку этот поступок определяет всё дальнейшее действие.
Согласно классической трёхактной структуре, вторая часть фильма – это сплошная череда препятствий, которые возникают на пути Лёхи с частотой придорожных столбов. Бандиты, их помощники, загадочный москвич, вахтёрша общежития – все эти проходные и не очень персонажи хотят Лёху остановить, изловить, может быть, даже убить – будто свет сошёлся клином именно на нём. А он-то сам при этом никуда ещё не стремится, вот в чём парадокс! Ему-то ничего не нужно особенного – вроде как по течению плывёт, бесцельно, но то на топляк наткнётся, то в воронку угодит. Если б не Маша, такая же невнятная, как и он, аборигенка, журналистка, которая то ли ловит сенсации, ошиваясь рядом с друганами погибшего поэта, то ли сходит с ума от окружающей серости, так бы и лавировал в этом потоке – может быть, даже и выплыл бы на относительно чистую воду. Но Маша появилась. Общее у них с Лёхой одно – тоска от всего, что окружает каждый день, вялое, неактивное желание вырваться, которое трансформироваться из намерения в действие самостоятельно, сольно не может – только «за компанию». Как тускло горящая спичка мгновенно – с искрой, со вспышкой – поджигает соседнюю, так и желание Маши уехать зажигается от случайной, необязательной, необдуманной фразы Лёхи: «Уеду. Да хоть куда, хоть в Москву…» И Москва здесь сразу принимает образ и Земли Обетованной, и цели, и средства выбраться из рутины, болота, серости, и Города Золотого – да всего сразу. Потому что это – Москва! (Произносить это следует с придыханием, чуть восхищённо и мечтательно). Узнаёте? О Москве многие до сих пор так говорят в провинции. Это и смешно, и грустно – столько в этом неестественности, отсутствия уважения к себе, готовности подчиняться и восхищаться чем и кем угодно, связанным со столицей.
Но среди препятствий на пути – уже не просто вниз по течению, а осмысленного, в столицу – возникает самое странное. Билетов до Москвы – нет. Обетованный город недостижим. К чести главного героя, он не отказывается от самой идеи побега из опостылевшего мира – потому что, хоть Москва и является своего рода триггером, который погнал молодых людей в путь, они бегут не В, а ИЗ. Вообще, мотив побега из «инкубатора» – довольно распространённый приём в антиутопиях (в том числе, в кино – вспомним «Остров» или «Город Зеро»), однако это не делает его заезженным штампом – он неизменно вызывает чувство сопереживания, сострадания беглецам. Видимо потому, что все мы чувствуем в той или иной мере свою несвободу – личную, социальную, экономическую, политическую, глобальную, вплоть до космической. И так ли принципиально, ограничивается ли наш «космический корабль», летящий в открытом космосе, одним городом или одной планетой? Нам некуда бежать с этой планеты, поэтому остаётся два пути – или приводить жизнь на ней к вменяемым, человеческим – человечным! – принципам, или – стирать себе память, добровольно или принудительно отказываться от того, что помнить страшно, неприятно, опасно. Невозможность не бежать и невозможность побега как такового по вполне объективным причинам («Куда ты денешься с подводной лодки?», то есть, конечно, с космического корабля) в итоге создают главный конфликт фильма. Это не проблема выбора – на самом деле выбора просто нет. Это не проблема обречённости – в той или иной мере обречёнными можно считать всех. Это проблема неразрешимости столкновения внутреннего стремления к свободе и невозможности её достижения. И это уже – проблема космического (во всех смыслах) масштаба. И маленький человек Лёха, и его подруга Маша внезапно становятся фигурами не просто драматическими, а трагическими, поскольку от решения своих бытовых проблем они совершили скачок к решению проблемы смысла жизни.
Я уже упоминала про неопределённость места действия фильма, но она доводится до абсурда в самом финале, когда оказывается, что до Москвы нельзя добраться даже не по причине отсутствия билетов, а по причине отсутствия… самой Москвы. Нарисованный на баннере, закрывающем стену космического корабля, лес – это один из самых мощных и жутких визуальных символов, появившихся в российском кинематографе последних лет. Иллюзия природы, иллюзия жизни. Иллюзия перспективы – ведь именно за этим лесом, и никак иначе, должен быть посёлок Клубничное (чувствуете, какое название сказочное, нереальное? Кисельные реки, молочные берега, посёлок Клубничное…) А из Клубничного – там уж точно дорога прямая до самой Москвы, и билеты точно всегда есть, не то, что в этом захолустье, в Улётном! И когда эта иллюзия рушится, точнее, разбивается о стену, то это становится вторым сигналом о том, что уже сказано и в названии фильма, и в стихах безвременно погибшего поэта Колмогурова: Москвы не бывает. Не бывает совсем. Нигде. И ни для кого. И последняя точка, третье утверждение этой аксиомы этого мира, звучащее из уст товарища майора-психолога, – почти что лишнее, поскольку всем – и зрителям. и Лёхе с Машей уже понятно, что нет ничего настоящего, что всё вокруг – обман, надежды рухнули. И если б на этом фильм закончился, то, думаю, никто не испытал бы особого диссонанса. Но создатели фильма рассудили иначе – и довели абсурд до абсолюта, до полного уничтожения надежды: хэдклининг, массовое стирание памяти под (простите за каламбур) печально памятную всем, кому сейчас больше тридцати, музыку из «Лебединого озера» – это кульминация фильма. Всё. Эксперимент провалился, зашёл в тупик. Вместо сохранения культурного наследия человечества – колония оскотинившихся в третьем или четвёртом поколении «поселенческих особей», самые думающие из которых постоянно стремятся сбежать из этого «космического рая». Но это-то и невозможно, поэтому их возвращают к состоянию общей массы – к состоянию беспамятства и безмыслия. Эта сцена, пожалуй, даже страшнее, чем выход к стене, поскольку лишает не только надежды, но и памяти о ней. Гораздо страшнее, потому что беспамятство (в самом широком смысле) – это не только отсутствие прошлого, это ещё и отсутствие будущего, ради которого когда-то этот проект с полётом к «Земле-2» и был затеян.
Но и на этом режиссёр не завершает рассказ! Закольцовка сюжета – ещё одна (третья? четвёртая?) встреча Лёхи и Маши. И явно – не последняя. Она должна давать надежду на то, что они вспомнят всё – и это уже нельзя будет игнорировать властителям судеб поселян, ведь медленно, но верно ситуация выходит из-под контроля – беглецов становится больше, а стирать память больше пяти раз – запрещено. Когда-то придётся менять стратегию и тактику. И очевидно, что в ближайшие восемьсот лет полёта этой наноцивилизации придётся пройти все ступени своего развития, ответив на вопросы «Кто мы?», «Где мы?» и, главное, «Зачем мы?» – или исчезнуть в недрах космоса навсегда.
17-18 июля 2022